10 ноября в Москве на площади Революции состоялся необычный митинг. Митинговали учителя – люди по сути своей скорее консервативные, которые в форме уличного протеста участвуют редко. Поводом стал новый закон об образовании, который уже приняла Госдума в первом чтении. Ожидается, что окончательно он будет принят парламентом до конца года, а вступит в силу с 1 января 2013 года. Представители московских школ и вузов (всего около 500 человек) полагают, что законопроект в том виде, в котором он обсуждался в Думе, принесет больше вреда, чем пользы. И этот вред почувствуют на себе все участники образовательного процесса – от детских садов до вузов. Как полагают критики законопроекта, главная проблема нового закона в том, что он последовательно переводит образование на коммерческие рельсы и сокращает количество государственных гарантий. Это нигде не заявлено напрямую, но якобы четко прослеживается. Сам закон, как утверждают его противники, тщательно уходит от всяких финансовых обещаний, он ограничивается набором деклараций, а вся финансовая конкретика переводится на уровень подзаконных актов. Как заявил в журнале «Эксперт» его научный редактор Александр Привалов, закон приведет к резкому сокращению бюджетных ассигнований на образование и как следствие «к нарастающему социальному расслоению и прогрессирующему одичанию». Знают ли об этих страхах саратовские педагоги? Как относятся они к новому закону, чего от него ожидают? Чтобы выяснить это, «Взгляд» опросил представителей всех трех образовательных ступеней: детских садов, школ и вузов, и пришел к интересным выводам. Работники образования недовольны ситуацией, но начать ее менять не готовы.

«Выйдет закон – будем выполнять»

Первый невеселый вывод связан с каким-то патологическим нежеланием очень многих саратовских педагогов высказывать свои мысли в прессе. Не потому даже, что они крамольные и расходятся с генеральной линией, а просто потому, что их будто бы нет. И, что самое неприятное, нет никакого желания, чтобы были. Люди готовы принять любой закон, который им спустят сверху. Они боятся даже попыток думать свободно и уж тем более под страхом смерти просят не называть в газете их имена. И чем ниже образовательная ступень, тем выше уровень несвободы. Самыми напуганными предсказуемо оказались заведующие детскими садами. Взять у них комментарий, да еще так, чтобы комментарий этот был не анонимный, в Саратове нет никакой возможности. А ведь именно садики, как утверждают противники законопроекта, примут на себя основной удар закона. Если вкратце, то теперь в детских садах будет разграничиваться обучение и «присмотр и уход», который становится необязательным и за который муниципалитет может назначать плату по своему усмотрению. Сейчас еще действует норма, по которой эта плата ограничена 20% (а для многодетных –10%) от стоимости услуг по присмотру и уходу, но новый законопроект от этой нормы отказывается. Это и вызывает беспокойство наблюдателей. Предлагается вывести проблему детских садов из-под регулирования государства на региональный уровень. И теперь регион будет регламентировать, сколько родителям платить и за что. Соответственно, чем богаче область, тем меньше платят семьи и наоборот. Саратову как не самому богатому региону в этом смысле есть о чем переживать. И в первую очередь, родителям. «Это что же, теперь в садах кормить не будут?» – забеспокоилась подруга, когда я рассказала ей о выводах, которые делают некоторые эксперты. Для нее эта проблема более чем актуальна: лишь пару месяцев назад после долгого стояния в очереди ей удалось, наконец, устроить пятилетнего сына в муниципальный детсад.
Чтобы развеять сомнения молодой мамы, звоню в первый попавшийся саратовский детсад. «Кто? Газета? Я по телефону без разрешения учредителя комментарии не даю», – запротестовала директор и повесила трубку. «Московские эксперты говорят, что плата по присмотру и уходу за ребенком в детсадах после принятия закона может повыситься. Это так? Как вы считаете?» – пытаюсь разговорить другую директрису. «Понимаете, вот такие выражения, как «говорят»… Кто говорит, о чем говорит? Пока не будет определенного документа, можно что угодно говорить. Выйдет закон, мы будем его выполнять, а сейчас просто базарный какой-то разговор, ни о чем…», – сердится собеседница. «Ну почему ни о чем, прежде чем закон принимается, он обсуждается обществом. И от того, насколько общество активно его обсуждает, будет зависеть, каким закон будет. Вот вам разве не интересно его обсудить, чтобы донести до чиновников, до депутатов свое мнение? Или вам все равно, каким его примут?» – давлю на гражданские струны директрисы. Но струны не отвечают – то ли расстроены, то ли порваны. «Я так понимаю, его все равно примут. Дума есть Дума. Хоть обсуждай, хоть не обсуждай, к нашему мнению никто не прислушается», – хмуро отвечает женщина и добавляет: «Вы сейчас вот это мнение напечатаете? А я не хочу, чтобы это печатали. Это возможно?» Не успеваю уловить, в чем же оно, «вот это мнение» состоит и в чем, соответственно, заключается опасность его огласки, но обещаю заведующей ни имени, ни садика не называть.
Свобода
или чебурашка?

Устав от необоснованной конспирации, решаю действовать иным путем и обращаюсь к знакомой, которая тоже работает в детсаде. Уж она мне на все вопросы наверняка ответит и скрываться не будет. «Ты можешь ссылаться на меня как на сотрудницу детсада, только имени моего не называй и садика тоже», – «обрадовала» собеседница. И рассказала, что никаких минусов в новом законе не видит. «Я даже такого не слышала, что родителям за что-то придется доплачивать. В детсадах это даже близко не обсуждается». «Но в газетах пишут, что…» «Да мало ли что в газетах пишут! Извините меня, на заборах тоже много что пишут!» – отношение знакомой к печатному слову оказалось вполне определенным.  По ее мнению, с принятием закона садики станут обязательной ступенью в образовательном процессе ребенка, а не просто местом, где чадо можно оставить в рабочее время. Прежний закон на этом внимания не акцентировал, и родители не понимали, насколько важен процесс лепки пластилинового чебурашки или рисования тыковки, и приводили ребенка в сад, когда им вздумается. Мою собеседницу, относящуюся к своей работе серьезно, это возмущает, ей не нравится, что садикам отводится роль наемной няни и совсем не учитывается высокий образовательный потенциал. «У нас сейчас вообще образовательного процесса нет, а теперь мы станем образовательной ступенью, может, хоть родители начнут по-другому относиться, – дивится родительской несознательности знакомая. – Они же никогда не ходят на занятия, это же целая проблема! Мало кто серьезно к этому относится. Зато у тех, кто относится к занятиям серьезно, сразу видны сдвиги…»
«Да у меня у самой скоро сдвиг будет от этих детсадовских проблем! – жалуется в свою очередь подруга, та самая, у которой сын пошел в садик. – Питание, насколько я смогла оценить, далеко от идеального. Законную родительскую инициативу проконтролировать этот процесс принимают в штыки. Обстановка скудная: мол, денег ни на что не хватает. Дети лишены нормальных игрушек, если не принимать во внимание засаленных пупсов и облупившееся деревянные кубики времен  Второй мировой. При этом местные власти от образования трубят о том, что садам выделяют приличные деньги. Резонный вопрос: на что, простите, где публичные отчеты? Послушай тех же администраторов садов, это финансирование настолько смешное, что и говорить не приходится, не то что ремонты делать и мебель с сантехникой менять. А ведь в этом возрасте ребенку важно и то, в какой обстановке он проводит большую часть дня. Сильно сомневаюсь я в пользе такого «образования». Но выхода, к сожалению, не вижу».
А мне подумалось, что чебурашка чебурашкой, но главное, чему взрослый может научить ребенка, – это искусству быть личностью. Свободной, думающей, не боящейся высказывать свое мнение. Но для этого и сам взрослый должен быть такой личностью, потому что ребенок учится на примере. А вот с примерами у нас в садиках, судя по всему, беда, если только садик не какой-нибудь элитный. И это гораздо хуже любого закона об образовании, каким бы несовершенным и пугающим он ни был…

Углубленно только за деньги?

Немного лучше с примерами в школах – здесь разговор о законе получился более предметным и не таким анонимным. Мы спросили у директоров, согласны ли они с экспертами, полагающими, что закон сужает гарантии предоставления школой бесплатных знаний, достаточных для поступления в вуз. И что преемственность образовательных программ впредь гарантируется только от дошкольного до школьного уровня, а образующийся пробел семья будет ликвидировать, как хочет, читай – за деньги. «Кто до сих пор не понял, зачем были нужны новые стандарты, теперь поймет», – мрачно предупредил родителей Александр Привалов. Он же полагает, что закон ставит под вопрос существование школ повышенного уровня: лицеи, гимназии и т.п. Причина: в новом законе не выделяются никакие типы школ – предполагается, что даже в обычных школах ученики смогут выбрать для себя любую образовательную траекторию. Поэтому все, что отклоняется от стандарта большой массовой школы, становится как бы не нужным.
Директор школы № 67 Кировского района Галина Полянская страхов столичных экспертов по поводу нового закона не разделяет. С одной стороны, она уверена, что объем знаний, которые дает школа, никуда не денется, просто дети смогут выбирать, какие предметы им изучать профильно, а какие на базовом уровне. Это избавит учащихся от ненужной нагрузки, когда у ребенка мозги вскипают от того, что он вынужден одинаково глубоко учить и гуманитарные предметы, и химию с математикой, которые могут в жизни ему совершенно не пригодиться. И сосредоточит на том, что действительно нужно. С другой стороны, директор подтверждает, что в 10-11 классах должны остаться только те, кто на самом деле готов поступать в вуз и намерен там учиться, а не просто отбывать повинность, потому что это модно и «без диплома нынче никуда».
«Мы готовим общество к тому, чтобы не более 40% выпускников шли в вуз. Остальные пускай идут в колледж и получают профессию. А то сейчас все у нас бакалаврами и магистрами быть хотят. У меня одна знакомая окончила академию права, родители денег вложили уйму, а она вместо того чтоб устроиться по профессии, открыла салон по наращиванию ногтей, сидит теперь, ногти наращивает и глазки подводит. Вы понимаете, какой абсурд?  Государство на нее потратило, наверное, тысяч 500 за пять лет, а отдачи от таких специалистов никакой…», – объясняет свою позицию Полянская.
Поэтому, продолжает она свою мысль, с помощью нового закона об образовании школа должна прийти к тому, чтоб не огульно всех брать в 10-й класс, а только избранных. И политика, когда директоров наказывают, если они не набирают десятые классы, тоже должна закончиться. «Так что, я считаю, что закон никого не ущемляет. Радуйтесь, что мы выпустим детей таких, которые смогут учиться. И качество от этого будет только расти…», – уверена директор.
Также Полянская считает, что закон дает школам большую свободу относительно дополнительных платных услуг. И это, с ее точки зрения, хорошо. Раньше с этим видом услуг у школ были сложности, не понятно было, сколько за это надо брать денег. Теперь, говорит директор, есть определенные тарифы, все законно, четко и ясно. «А чтоб за основные предметы платить: историю, геометрию и т.д., это ерунда, такого точно не будет», – не сомневается она.

«Поработали бы они у нас!»

С ней согласна и директор пушкинского лицея № 3 Татьяна Денисова. Она тоже не видит ничего плохого в дополнительных платных услугах и не усматривает в законе никакого уменьшения гарантий. «Я не вижу коммерциализации, на мой взгляд, стандарты достаточны, хватило же у разработчиков ума внести в них коррективы. А все что свыше, например углубленное владение иностранным языком, объективно требует определенных финансовых вложений. Если вы хотите, чтобы ваш ребенок, скажем, общался с носителями языка и получал другие дополнительные возможности, то это платная образовательная услуга. И это нормально», – считает Денисова.
По ее мнению, в нынешнем законе, наоборот, слишком много гарантий. В том числе тех, которые школа не в состоянии выполнить. «Например, обеспечение бесплатными учебниками. Вы знаете, сколько стоит приобретение полного комплекта? Это дорого. По тем деньгам, которые мы получаем, мы не можем обеспечить учебниками всех, а закон нас обязывает это делать», – объясняет тонкости школьной жизни директор лицея.
Также она считает, что закон лучше защищает права детей-инвалидов. Единственное смущает Татьяну Александровну, что в законе практически не прописаны позиции инновационных учреждений. И грозит это тем, что вместе с элитным названием может рухнуть и качество обучения, которым славны лицеи и гимназии. Однако директор надеется, что этого все-таки не случится: «Вряд ли мы потеряем контингент только из-за смены названия. Я, к примеру, сама училась в 13-й школе, которая сейчас стала ФТЛ, и я не считаю, что моя «тринашка» была хуже. На мой взгляд, качество обучения не изменилось…»
В чем же тогда причина волнений? Что есть в законе такого, что заставило столичных учителей выйти на митинг? «Я думаю, об этом надо спросить у тех, кто выходил на митинг, – резонно замечает Татьяна Денисова. – Может, мы не увидели в законе чего-то, что увидели они. А может, дело не в этом. Москва – отдельное государство, там своя система финансирования, материальной поддержки. Возможно, по закону они этой поддержки лишаются. Может, не так плох закон, сколько он просто рушит какие-то устоявшиеся взаимоотношения. Сам закон нужен. Последний закон об образовании принимался в 1992 году, прошло двадцать лет, мы живем в совершенно другом мире…»
 «Сколько можно обсуждать? Принимать уже надо, а потом, если что, вносить изменения, – вторит коллеге Галина Полянская. – Потому что не может система образования работать без основного закона. Это все Москва кипит да Питер. Они себе все льготы ищут и хорошей жизни. Поработали бы они у нас на наши зарплаты и на нашем энтузиазме…»

«Плюс дебилизация всей страны»

Чем выше образовательная ступень, тем больше недовольных и сомневающихся. Причем зачастую сомнения прямо пропорциональны наличию у человека опыта оппозиционной борьбы. Так, к примеру, бывший ректор СГУ Дмитрий Трубецков на новый закон смотрит скептически и оптимизма учителей средней школы не разделяет. Особенно в том, что касается так называемого подушевого финансирования. Сегодня школа получает деньги в зависимости от количества учеников. Чем больше учеников, тем больше денег. Содержать маленькие школы становится невыгодно. А ведь маленькие школы далеко не всегда значит плохие, порой совсем наоборот. «Из школ сейчас пытаются сделать громадные школы, а вы попробуйте из этой массы учеников сделать хороших студентов для вуза. У меня лицей прикладных наук, поэтому все-таки удается хорошо учить детей. А если нас сейчас сольют с какой-нибудь большой школой, то все кончится, ничего не будет. Подушевое финансирование определяет еще и такую вещь: если директор порядочный, то он распределит школьные деньги между учителями, а если нет, заберет все себе и своему окружению, а другие так и будут жить, как жили…», – анализирует возможные последствия Трубецков. По его словам, новый закон заточен на новые стандарты, а те в свою очередь на ЕГЭ, который бывший ректор очень не любит и считает «оболваниванием и дебилизацией всей страны». Поскольку вся система образования теперь зациклена на заучивание и стандартные ответы, а не на умение рассуждать. И закон эту тенденцию закрепляет.
А вот коллега Дмитрия Ивановича, проректор по учебно-методической работе СГУ Елена Елина проблему видит не в ЕГЭ и не в новом законе, который, как считают, некоторые эксперты, разрушит преемственность между школой и вузом. По словам Елены Генриховны, закон на преемственность никак не повлияет, предыдущие стандарты этой преемственности тоже не гарантировали, поэтому школы и вузы пытались восполнить пробел сами. Школы с удовольствием приглашали вузовских педагогов для чтения всевозможных спецкурсов, ведения кружков и факультативов, и это было очень распространено. Сейчас школы стали немного осторожничать, возможно, потому, что увидели в вузах конкурентов по подготовке детей к ЕГЭ. «И этот разрыв между тем, с чем приходит к нам абитуриент, и тем, что нам надо на первом курсе, увеличился до такой степени, что нам пришлось перестроить программу первого семестра, чтобы проложить тот мостик между школой и вузом, который надо было прокладывать еще в 10-11 классах», – рассказывает Елина. 

Аспирант
без кандидатской

По словам Елиной, в новом законе ее беспокоят две вещи. Первая, что аспирантура, которая по нынешнему законодательству является уровнем послевузовского образования, становится просто частью высшего образования. И после ее окончания аспирант будет получать соответствующий документ, независимо от того, защитил он диссертацию или нет. Елина считает, что это не вполне правильно, потому что рушит систему, которая складывалась десятилетиями: «Понятно, что наша страна связана болонскими декларациями и должна их выполнять, но я думаю, что далеко не от всего в нашем образовании стоит отказываться в угоду образованию европейскому».
Второй момент – высшее профессиональное образование в новом законе больше не является профессиональным, а просто высшим. Таким образом, человек поступает в вуз вроде бы как не для того, чтоб получить профессию, а так, чтоб поговорить о цветах и прочем «высоком». Такое барство не для всех. Между тем, возражает Елина, в СГУ сейчас много ориентированных на практику программ, дети часто учатся в условиях реального производства, и такая формулировка была бы не вполне правильной, поскольку может сформировать отношение государства к высшему образованию как к чему-то далекому от жизни. В целом проректора закон вполне устраивает, хотя она признает, что между законом и тем, как он начинает применяться, всегда есть определенный разрыв: «Я очень внимательно прочитала закон, следила за всеми мнениями, которые  появлялись. Если мы правильно все  читаем и понимаем его так же, как разработчики, и закон будет правильно применяться, то каких-то больших опасений это не вызывает».

Кто кому клиент?

Бывший декан истфака СГУ, а ныне профессор московского РГГУ Велихан Мирзеханов прямых ссылок перехода на коммерческие рельсы в законе не видит. Но видит «отсутствие последовательности в решениях и шараханье из стороны в сторону». «Мы толком не понимаем, куда идем. У меня ощущение, что даже те люди, которые руководят образованием, не очень хорошо представляют себе, чего же они хотят. Мне, исходя из этого закона, непонятно, какие вузы государство хочет иметь, в каком количестве, какого профиля. Ясно одно – пытаются сократить расходы на образование и количество вузов. Но критерии сокращения непрозрачны и нет никакой уверенности, что в ходе этого сокращения не пострадают хорошие вузы…», – рассуждает историк.
Недавно федеральный Минобраз опубликовал список «неэффективных вузов», которые будут либо закрывать, либо сливать с другими.
Список уже назвали «черным», в него по странным обстоятельствам попали многие известные в России вузы, например МПГУ – Московский педагогический госуниверситет. Его педагоги написали письмо Дмитрию Медведеву с просьбой разобраться в досадном недоразумении. В Саратове слухи о сокращении вузов тоже ходили давно. В частности, говорили о возможной потере самостоятельности двух вузов – эконома и академии права – и их слиянии с СГУ. Но всех чудесным образом пронесло – все семь наших вузов признаны эффективными, кроме четырех крошечных филиалов: балашовского филиала Поволжского института управления имени Столыпина, петровского филиала «эконома», ртищевского филиала Московского госуниверситета путей сообщения и саратовского филиала Российского государственного гуманитарного университета. Их, судя по всему, закроют. «Это лучший показатель по субъектам Приволжского федерального округа и один из лучших по Российской Федерации», – поспешило отрапортовать областное министерство образования.  «Это полная ерунда, – парирует Мирзеханов. – Все статусы, которые получали в последние годы вузы в России, никак с качеством образования не связаны, а связаны с наличием покровителей во власти. Не связан с качеством и список попавших под сокращение вузов. Критерии эффективности совершенно не прозрачны, в них нет логики, зато есть отголоски системы клиентилизма, когда кто-то кому-то близок и за это не будет закрыт. Вся наша жизнь сегодня на этом строится, и в образовании в том числе …»

***
Как видим, мнения относительно нового закона и вообще образовательных новаций у саратовских педагогов разные, у кого-то более радикальные, у кого-то менее. И обо всех высказанных опасениях можно было бы в принципе поговорить и забыть, успокоив себя тем, что хуже уже не будет. Однако успокоиться не получается. 27 ноября члены ученого совета филологического факультета МГУ выступили с резкой критикой государственной политики в области гуманитарного образования в стране. Они опубликовали заявление «О реформе образования, ее итогах и перспективах», подписанное видными учеными-филологами, сотрудниками факультета. Известный поэт, переводчик, профессор МГУ Ольга Седакова так прокомментировала происходящее: «Все, что творится у нас с образованием, высшим и средним,  кажется мне ужасным. И я считаю, что необходимо противостоять этим процессам…»
Конечно, гуманитарные науки – это еще не все образование, но то, что происходит в этой области знаний, не может не отразиться на образовании в целом. По сути, это и есть часть целого, часть происходящих в образовании процессов. И в этом смысле к ученым главного вуза страны трудно не прислушаться.