Приехав в Саратов на фестиваль Янковского, завотделом культуры культового журнала «Огонек» Андрей Архангельский рассказал в частности, что нередко звезды или просто известные персоны, у которых он берет интервью, на это самое интервью оказываются неспособны. Не всем умные мысли даются так же легко, как самому Архангельскому, который фонтанировал ими на семинаре два часа. Да и строгий формат офиса собеседника зачастую сковывает, мешает расслабиться. Поэтому сам журналист с недавних пор практикует жанр интервью-прогулки. Он выводит человека в город, парк или в другое место, где свободно дышится, и там беседует с ним, параллельно наблюдая за его поведением. Прием не самый свежий, но срабатывает, человек раскрывается. Тут его плечом задели, там он в лужу вступил – словом, поводов растормошить звезду бывает много. «В семь у меня поезд, а еще я хотел посмотреть город. Если вы согласитесь мне его показать, то на ходу мы можем поговорить», – предложил Андрей, когда я подошла к нему после семинара с просьбой дать интервью «Взгляду». Раз мастер предлагает показать фирменный прием в действии, надо соглашаться. Тем более что луж в Саратове достаточно, ступить точно будет куда…

На улице промозгло и сыро и быстро темнеет. Минуя фестивальную афишу, мы выходим из театра драмы. Маршрут, по которому я поведу гостя, – проспект Кирова, набережная. Что еще показывать в Саратове столичному журналисту, придумать не получается, да и времени до поезда в обрез. Завтра, в 11 утра в «Огоньке» планерка, и Архангельскому на нее надо успеть. А поезд в Москву приходит в половине одиннадцатого…
Не дождавшись 93-й маршрутки, как это обычно бывает в субботний день, мы берем такси и едем на проспект. Выходим у Крытого рынка: после уютной тишины семинара город наваливается на нас: маршрутки, машины, толпа…  «Посмотрите налево, это наш рынок, а это цирк…», – я включаю диктофон и параллельно гида. Наша прогулка начинается…

– На недавнем журналистском семинаре в Москве саратовская коллега задала министру культуры Мединскому вопрос: чем культура отличается от антикультуры? Он сказал, что это так же сложно, как отличить эротику от порнографии. А как бы вы ответили на этот вопрос? Чем для вас культура отличается от антикультуры?
– А что такое антикультура? Я знаю, что такое контркультура. Это то, что круче, чем культура, что нарушает какие-то общественные каноны. В моем понимании, антикультура – это шансон, попса. Вот это антикультура. Это то, что не заставляет человека совершать усилие над собой, не делает человека другим, что оставляет его в болоте.
Вообще термин «антикультура» Мединскому подходит. Недавно на встрече, посвященной госзаказу в кино, он сказал: нас не интересуют ваши личные творческие метания, мы хотим делать фильм про Бородино. Его интересует, чтобы было патриотическое кино. Забавно, потому что человек отделяет одно от другого, человеку даже в голову не приходит, что, по идее, хорошо было бы, чтобы творческие метания и заботы о патриотизме совпадали. Это называется «оговорка по Фрейду». У министра культуры не укладывается в голове, что патриотизм и личное отношение к чему-то могут совпадать.
– Нам вообще с министрами культуры «везет»…
– Нет, с прошлым министром культуры повезло, потому что Александр Авдеев, по крайней мере, защищал художников от государства.  А нынешний министр не защищает их, а, наоборот, говорит, чтобы они не вякали. И что же в результате? Ни один патриотический боевик, созданный после того, как у Михалкова появился фонд, спонсирующий кино, не окупился в прокате.  Люди не смотрят фуфло, их это не трогает, и те огромные деньги, которые вбухиваются в это, не возвращаются. А господин Мединский предлагает фактически вот что: ребята, вы откажитесь даже от иллюзии, что вы можете на государственные деньги делать что-то, что было бы вам близко. Этим он выбивает платформу из-под минимального художественного высказывания. Он лишает кино почвы, индивидуального подхода…

Мы идем мимо кинотеатра «Пионер». У входа толпится народ. На афишах, словно в подтверждение нашего разговора, – ни одного российского фильма. Фантастический немецкий детектив «Облачный атлас», американский триллер «Операция Арго», колумбийский триллер «Бункер». И «Сумерки. Рассвет. Часть 2» на десерт…

– И что же будет с кино?
– А ничего не будет. Деньги-то сейчас есть и помимо государственного кармана. Станут люди на видеокамеру снимать фильмы гениальные, которые начнут побеждать на конкурсах, которые все будут смотреть в интернете. Люди будут за копейки делать то, что им нравится. И будет государственное кино, которое год от года будет все скучнее и все менее востребованно. Появятсят два мира, две системы. Одна будет жить, другая тухнуть…

Наша прогулка продолжается по улице Волжской, мы идем мимо Липок к Волге. За нами остается издательство «Слово», где квартирует большинство саратовских газет….

– Вы как-то сказали, что люди, которые не читают журналов и газет, – это отстой…
– Да, было такое! Согласен.
– Но если с этим соглашаться, то придется признать, что таких людей у нас половина страны как минимум. Не слишком ли категорично?
– Да, категорично, но по-другому не бывает. Десять процентов людей в России читают журналы и газеты. Весь прогресс движется вперед благодаря вот этим десяти процентам людей. Так в любой стране, не только в России. И, собственно говоря, вопрос только в том, на чьей стороне государство – на стороне вот этих десяти процентов или всех остальных.
– Какова судьба печатных СМИ, вообще масс-медиа? В Саратове, например, «Огонек» невозможно купить, его нет в киосках…
– Но вы же можете смотреть его в интернете!
– Да, но это не то! «Огонек» – изначально печатное издание…
– Ну, что ж, на самом деле все уже произошло. И, вероятно, кому-то будет сложно смириться с тем, что он больше не сможет рассматривать волшебные картинки из журнала «Огонек», держать в руках, перелистывать, любоваться…
– Кто сегодня читает журнал?
–  Есть такой термин в социологии – opinion-лидеры, лидеры общественной мысли в своем кругу. В советское время такой человек назывался «первый читатель». Он первым прочитывал толстый журнал и пересказывал коллегам в курилке. Такие лидеры совершенно независимы, им нужен материал для политинформации, ежедневной летучки. Они так устроены, что жизнь свою не мыслят без этого. Они всегда объясняют политику партии, они больше всех знают. Вот такие люди нас читают. Причем, как выяснилось в результате опросов, это люди совершенно разных возрастов, социальных групп, разного уровня образования.
– Удается ли «Огоньку» конкурировать с другими раскрученными брендами?
– «Огонек» наполовину состоит из авторских высказываний. И гадкие менеджеры, когда пытались нас посчитать, как в мультфильме, встроить в систему потребления, столкнулись со странным  явлением. Оказалось, что «Огонек» читают именно таким, каким он был задуман сто лет назад. Получается, что вот это яканье постоянное, оно еще и выгодно, потому что приносит доход. У «Огонька» сейчас очень хорошие позиции на рынке, единственное, в чем он отстает, это по уровню цитируемости. Увеличился тираж – 80 тысяч. И за все это спасибо издательскому дому «Коммерсант», который нас вернул к жизни. Сами по себе мы бы не выжили, как и в компании менеджеров. Огонек – журнал атмосферный, ощущенческий, а это не то, в чем человек нуждается каждый день. Но богатый издательский дом может себе это позволить…

В городе окончательно стемнело, моя рука без перчаток, кажется, примерзла к диктофону. Мой спутник, похоже, тоже замерз. По ступенькам улицы Волжской мы спускаемся к набережной. Позади администрация города и областная Дума…

– Один наш местный депутат, участвовавший в нашем газетном опросе по фестивалю, высказался в том смысле, что культуре не надо лезть в политику, потому что политика – это одно, а культура другое. Как вы относитесь к такому разграничению?
– У власти есть традиционное представление о культуре, как о том, что ей не мешает. Власть хотела бы видеть культуру таким комфортным пространством, где люди ставят Чехова, читают Достоевского, но это все не имеет никакого влияния и отношения к окружающей действительности, к жизни. Она хотела бы видеть культуру таким гетто, ее это устраивает, потому что это культура, которая не лает, не кусает и в дом не пускает. То есть единственное условие существования культуры сегодня – вы не мешаете нам, не лезете в наши дела, говорите про свое, про духовное, про высокое. Пожалуйста, мы это вам разрешаем, идеологии-то нет, коммунистической партии нет. Но вы не лезете в политику. 
– Власть стремится дистанцировать от себя культуру, но иногда и сама культура не горит желанием разбираться в проблемах власти и вообще в злобе дня. Ей нравится жить в гетто – это спокойнее, безопаснее, «духовнее».  Так, может, культуре и не надо вмешиваться в политику?
– Понимаете, дьявол в деталях, языке. Вы говорите, должны ли представители культуры вмешиваться в политику. Но поймите, что политика вокруг нас. Вот мы идем по направлению к набережной – мы совершаем политическое действие. Мы идем по улице и, так или иначе, воздействуем на общество. Мы вышли погулять по Саратову, чтобы посмотреть, чем живут люди, как ведут себя люди, какое у них настроение, с какой скоростью здесь ездят машины. Если бы мы не шли по улице, а сидели в кафе, мы бы воздействовали на общество, которое собралось в кафе.
В России пространство свободы традиционно очень узкое, ограниченное, и здесь политикой считается любая попытка остаться собой.  Как только ты задаешься вопросом, например, почему так много нищих, автоматически вступаешь в пространство политики. Или спрашиваешь себя, почему нет свободы слова. Или задумываешься, в чем моя вера. В России, чем бы ты ни занимался, ты будешь заниматься политикой. И парадокс состоит в чем? Власть говорит, чтобы мы не лезли в политику, а занимались своей «культуркой». Но попробуй не лезть в политику, когда она окружает тебя повсюду…

Мы выходим к последнему пункту нашей экскурсии – на набережную. Она красиво залита огнями. Найти для Архангельского приличную лужу так и не удалось, видимо, все они скукожились от холода, как и мы. Настроение было не очень. После вечернего марш-броска по городу очень хотелось домой и горячего чаю…

– Вы сказали, что вышли посмотреть, какое настроение у людей, живущих в нашем городе. И какое оно? Вы успели заметить?
– Ну, так, мрачное, как и в большинстве городов. Как и в Москве.
– Это не нормально?
– В принципе это нормально, за исключением одной вещи. У человека должна быть некоторая позитивная программа. У него должна быть цель. Человек должен знать, ради чего он живет, ради чего страдает.
– А вы знаете?
– Я – да. Знаю. Ради свободы слова, если хотите. Вообще ради свободы. Для меня свобода – это фетиш, центральное важнейшее понятие. Тем более что в России она в дефиците…

…Мы снова вызываем такси, мой коллега благодарит за экскурсию и уезжает на вокзал. А я думаю, что хорошо ему, столичному публицисту, рассуждать о свободе, это, пожалуй, единственное, чего не хватает в Москве. В нашем же Саратове в дефиците так много вещей, что о свободе порой как-то даже не вспоминаешь – то ли есть она, то ли нет. Вот хороших дорог точно нет, это факт. И надежды, что будут, тоже. А еще нет дворников, чистых тротуаров и суперпуперских кинотеатров. Да много чего нет. Хорошо, что хоть «культурка» есть. И есть фестиваль Янковского. На том спасибо…