Чудной перформанс поставил в новом ТЮЗе воронежский режиссер Михаил Бычков. Саратовский зритель уже знает его по замечательному фееричному спектаклю «Ревизор», который он ставил, когда еще был жив Григорий Цинман, блистательно сыгравший Городничего. На этот раз объектом интереса режиссера стала пьеса Николая Эрдмана «Самоубийца», герой которой по стечению трагикомичных обстоятельств буквально вынужден свести счеты с жизнью. Действие происходит в 20-е годы прошлого века, когда тоталитаризм в нашей стране еще только набирал силу. Все начинается с сущей безделки, недоразумения, а кончается фактически за упокой.

Банальная семейная ссора, муж (Артем Кузин) уходит из дома, а экзальтированная женушка (Елена Краснова) разносит по округе, что ее благоверный намерен стреляться. Хотя сам благоверный настолько трус, что такое ему не приснится даже в страшном сне.
Так бы дело, вероятно, и кончилось ничем, но в бой вступают различные общественно-политические силы. Узнав о готовящемся суициде, они пытаются использовать его в своих интересах. И с воплем «Нам нужны идеологические покойники!» принимаются едва ли не в прямом смысле слова делить шкуру еще не убитого героя, с тем чтобы впоследствии водрузить эту самую шкуру в качестве своего идейного знамени. Спектакль, который начинается как водевиль, перерастает в политическую прокламацию.
Параллельно герой умудряется решать еще и свои персональные экзистенциальные проблемы. Но они оказываются не разрешимы. В загробную жизнь герой с комичной фамилией Подсекальников не верит, а потому все его стенания на тему быть или не быть режиссер доверил выслушивать… глухонемому.
В общем, намешано в спектакле много всего, будто режиссер хотел донести до зрителя одновременно несколько сложных концептов – о том, что все в этой жизни прогнило: и культура, и искусство, и политика, и религия. Что ни одна идея не стоит того, чтобы отдавать за нее жизнь. Что человек в нашей стране был и остается беспомощным перед лицом государственной машины, стремящейся перемолоть его в своих масштабных жерновах.
Много еще чего хотел сказать режиссер. И сказал. Вот только месседж его до сердца не доходит и катарсиса не вызывает. Почему? Причин, наверное, несколько. Первая из них мировоззренческая.
Во-первых, в обществе всегда находятся силы, паразитирующие на чужом горе. Это не новость, но это не значит, что сами институты, которые эти люди представляют, являются симулякрами. Далеко не всегда это так. Во-вторых, человеческая жизнь, безусловно, имеет самую большую ценность. Но если ты не готов отдать ее, нет, не за идею, а за любимого человека, то в чем тогда ее цена? Только лишь в том, чтобы вести биологическое существование и отчаянно хвататься за жизнь, как хватаются за нее животные? Впрочем, у героя, лишенного настоящей, подлинной веры, просто нет альтернативы. Да и откуда ей быть, если Церковь в представлении режиссера –  это такой же прогнивший симулякр, как и все остальные? Если священник у него – это не живая фигура, а карикатура, сошедшая с антирелигиозных плакатов Союза воинствующих безбожников? Режиссер, который отчаянно критикует советскую систему, сам оказывается заложником порожденных ею стереотипов, что для вдумчивого, творческого человека по меньшей мере удивительно.
Вторая причина – это своевременность постановки. Если бы все эти смелые антисоветские высказывания прозвучали хотя бы в 80-х годах, возможно, они бы и вызвали резонанс. Сейчас, когда говорить можно что угодно и о ком угодно, эффект от них тот же, что от гороха, бьющегося о стену. Разве только то, что высказывает их актер с лицом президента страны, придает им некоторый намек на актуальность. Вообще к Артему Кузину нет претензий, он старается на все сто, странно, однако, что режиссер использует в нем те же нотки из «Ревизора». Местами складывается ощущение, что Артем так и не вышел из образа Хлестакова, которого тогда играл.
Третья причина – театральная. Дешевенький водевиль в первой части плохо сочетается с попытками поговорить о жизни и смерти во второй. Ни то, ни другое не вызывает в итоге доверия. Даже неожиданно серьезная концовка спектакля не заставляет вздрогнуть, как, по всей видимости, было рассчитано. Спектакль, задуманный как трагифарс, как пародия, становится в итоге пародией на самого себя.