Педантичный, целеустремленный, очень спокойный, он чем-то напоминает врача восточной медицины, которому сразу хочется довериться. Хотя на самом деле ничего восточного, кроме внешности и экзотичной фамилии, у Александра Нама нет: его специализация самая что ни на есть традиционная – он занимается эндопротезированием суставов а СарНИИТО. В Саратове все большее число людей нуждаются в этом виде операции и многие идут именно к Наму – он себя зарекомендовал как искусный хирург, в руки которого не страшно отдаться. Александр Владимирович очень предан своему делу – даже в крайне редких перерывах между операциями он ходит по операционным и наблюдает, как работают другие, а дома бывает только по ночам. Но даже при таком жестком графике успевает получать удовольствие от жизни.
 
  – Эндопротезирование суставов – серьезная высокотехнологичная операция, насколько она востребована в Саратове?
  – Настолько, что мы уходим домой в 9-10 часов вечера. И мы не можем удовлетворить полностью спрос. Нам надо расширяться, а расширяться некуда – нет площадей, нет достаточного количества операционных. Мы могли бы гораздо больше операций выполнять, но здание не позволяет.
  – А от кого зависит решение вопроса с расширением площадей?
  – От российского Минздрава, мы ему подчиняемся как федеральное учреждение.
  – Высокая востребованность этого рода операций была всегда или количество больных увеличилось лишь в последние годы?
  – Она существовала всегда. Просто до 2002 года мы работали только с российскими суставами, больные были ими недовольны, поэтому, несмотря на практически такую же заболеваемость, приходили достаточно редко. У нас в год было 50 операций, а сейчас до 70 операций в неделю. Представляете, какие объемы? Это потому, что сегодня мы используем только импортные суставы.
  – Ваши пациенты в основном саратовцы?
  – Нет, из Саратова мы оперируем порядка 500-700 человек в год, и это очень мало. Объективная потребность по региону – 2 тысячи операций в год. Но из-за недостатка площадей мы даже нашу область не способны пока целиком обеспечить, а в целом к нам едут пациенты из 44 регионов. В год мы в целом выполняем 2700 операций. К сожалению, в Саратове выявляемость патологии, ведущей к подобного рода операциям, недостаточная, особенно в районах. Отсюда запущенность заболевания. Приходится оперировать с такими проблемами, когда уже сложно что-либо исправить. Меньше всего больных присылают на консультацию из Балакова, это наименее контактный район. Многие пытаются лечиться сами, даже приглашают врачей на эндопротезирование из Москвы, которые там же на месте и оперируют. Конечно, за плату. Между медицинскими учреждениями существует разобщенность, на которую мы как федеральное учреждение не можем повлиять. Допустим, областная больница может: если они видят, что из какого-то района обратились мало больных, то сразу пишут дефектуру – значит кто-то там плохо работает.
  – В общем, плохо у нас с медициной в районах?
  – Я не могу сказать, плохо или хорошо, но, зная, какую задолженность имеет наша область, я понимаю, что на здравоохранение она мало что будет способна отчислять. Хотя возьмите Краснодарский край: на аналогичный вид операций федеральных квот выделяют 800, а местных – 2,5 тысячи. Потому что область не развивается. А у нас практически нет ни одной областной квоты.
  – А федеральных квот Саратову хватает?
  – Квот мало все по той же причине – нет площадей. Были бы площади – квоты бы дали. Но на такое количество коек больше квот взять невозможно. Мы и так работаем на пределе.
   – А очередь существует? Сколько надо ждать больному, чтобы попасть на такую операцию?
  – Официальная очередь не больше трех месяцев. Но бывает, что люди ждут дольше просто потому, что мы свой квартальный план уже выполнили и в Москве человека не могут поставить на очередь. Но люди, как правило, не едут в другие города, а ждут своей очереди в Саратове.
  – Импортные суставы, наверное, очень дорогие?
  – Стоимость квоты составляет в среднем 120 тысяч рублей. Столько государство выделяет на одного больного. В Москве по такой же квоте больному ставят российский сустав. Потом он к нам приезжает, мы удаляем и ставим импортный. Есть и более дорогие протезы – за 200 тысяч. Конечно, мы не каждый день можем выполнять такие операции, но, если мы видим, что в операции нуждается, допустим, молодой человек 17-18 лет, директор нашего института идет на то, чтобы такой сустав приобрести.
  – Какие шансы у человека после такой операции?
  – Если человек был инвалидом, то после операции с него инвалидность снимается. Нельзя только бегать, прыгать, переносить тяжести, и это все. А так человек остается практически здоровым и забывает о том, что у него искусственный сустав. Есть определенный процент осложнений, но он у нас где-то даже ниже общероссийских показателей. Люди знают, что после операции им будет лучше, поэтому все пытаются на нее попасть.
  – В Саратове такой вид операций делают также в 3-й и 9-й горбольницах. Чем они отличаются?
  – В 3-й оперирует по квотам наш сотрудник. В 9-й квот нет, там оперируют платно. Но я не понимаю, зачем человеку платно оперироваться, когда можно бесплатно.
  – Так, может, за деньги и результат лучше?
  – Нет. Операция только тогда делается хорошо, когда хирург делает не менее 50 операций в год. Это уже статистически доказано. Если хирург делает менее 50 операций в год, то он каждую операцию выполняет как в первый раз.
  – А сколько операций делаете вы?
  – У меня в месяц 70 операций.  Ну это, может, искусственно так создано, потому что администрация института решила, что у меня это получается лучше и меня загружают по максимуму.
  – Когда же вы живете?
  – Я живу на работе, конечно. Из-за этого страдают друзья, некоторых я годами не могу навестить, страдают родные, и, конечно, масса проблем…
  – А жена что говорит? К работе не ревнует?
  – С женой мы недавно расстались. Она занятой человек, я занятой человек, практически получается, что семьи нет. Дочь от первого брака – ей 18 – со мной живет, ей нравится, больше свободы. Папа хоть и строгий, но справедливый.
  – Вам самому нравится такой образ жизни?
  – Мне кажется, мужчине он должен нравиться. Когда много работы, это всегда хорошо. Тем более что моя работа отчасти сдельная. Квартальный план выполнил – получил премию. Потом – интересно. Я вот думаю: дай Бог каждому ортопеду вариться в такой каше.
  – Вы всегда знали, что будете ортопедом?
  – Для меня это вообще случайность. С другой стороны, наверное, где-то и закономерность. Моя мама всегда говорила: из тебя получится хороший врач. А я отвечал: не буду врачом, не хочу! Я любил в технике копаться, в моторах, строгать, пилить. А в белом халате себя не представлял. Но мамины слова мне запомнились. Позже я захотел стать авиаконструктором – не получилось, потом военным летчиком, тоже не вышло. Затем я пошел в армию и там засел за книги. Чувствовал в себе какую-то энергию, мне казалось, что я могу сделать что-то такое, что будет лучше, чем у других, или придумать нечто, что будет пользоваться популярностью. Поэтому когда выдавалось свободное время, я шел в библиотеку и читал научные журналы. Меня заинтересовали проблемы онкологии, и я решил поступать в Томский биологический институт и стать биохимиком. А до этого я уже имел опыт поступления в Иркутский политехнический институт, там было все ужасно! Я из теплых краев, из Ташкента, приехал в этот холод, где арбузы по 5 рублей за килограмм, в то время как у нас в Ташкенте они стоили 25 копеек… И вот снова решил ехать на Север. Поделился этим своим решением со старшиной, а он был из Красноармейска. И он говорит: «Зачем тебе ехать в этот Томск, там холодно и нечего есть! Приезжай ко мне в Саратов, там есть все – арбузы, дыни. Устроишься в мединститут, жилье найдем…» Я говорю: ну тогда мне это подходит. Приехал и поступил. Я был молодой человек, мобильный, ничто меня не удерживало. После окончания остался в институте на кафедре…
  – А оперировать когда начали?
  – Во время учебы я начал изучать хирургию, но хирургом быть по-прежнему еще не хотел, а хотел просто изучить хирургию. Я считал, что там, где не нужно оперативного вмешательства, я смогу до всего сам дойти, читая литературу, беседуя, участвуя в конференциях. А вот чтобы освоить хирургию – здесь нужно увидеть, потрогать пальцем и инструментом. Доктора видят – у меня хорошо получается. Они меня спрашивали: ты будешь хирургом? Я говорил, что да, но сам не собирался. Хирургия связана с кровью, а я  всегда любил чистоту и порядок…
  За полгода до окончания института меня распределили в Хабаровск, в железнодорожную больницу. Однако поехать туда не довелось: профессор Шершер увидел меня однажды выступавшим на ученом совете и пригласил к себе. Когда он показал мне сустав, который он разработал и применял и который, кстати, так и называется «сустав Шершера», я сразу понял – это мое. Так я остался в Саратове.
  – Профессор Шершер пригласил вас к себе, потому что разглядел в вас талант?
  – Думаю, ему просто понравилась моя внутренняя организация, потому что у меня все четко, я пунктуален, и он, скорее всего, увидел во мне такого целеустремленного педанта. А по поводу таланта хирурга… Никто не знает, в чем именно он заключается. Коллеги иногда шутят, что и медведя можно научить оперировать. Это, конечно, не так. Успех зависит от многих вещей, но рукоделие действительно должно быть. Я, прежде чем взяться за операции, научился кроить и шить, сшил себе брюки, зимнюю куртку, рубашки. Раньше не было магазинов медицинской одежды, можно было только халаты купить, а я себе операционных пижам нашил три комплекта! А зимняя куртка до сих пор жива, так как нитки я выбирал самые прочные. И первая моя жена до сих пор ее носит зимой…
  – Кроме работы, чем еще ваша жизнь наполнена?
  – У меня работа и хобби совпадают. Я не думал, что в жизни такое будет, и это хорошо. Конечно, я устаю. Сплю мало, но в выходные отсыпаюсь. Человек тогда отдыхает, когда он испытывает радость. Поэтому надо просто чаще стараться ее испытывать. А так под Новый год мы все стараемся куда-то уехать подальше, резко сменить климат… Раньше я летом все время ездил к родителям в Ташкент, в этом году, наверное, не получится. Дочка будет поступать в институт, надо будет контролировать процесс…
  – Как вам кажется: вы всего достигли в профессии или еще есть к чему стремиться?
  – У поэта Дольского есть слова: «мастер тот, кто всегда ученик…» Если я не ищу чего-то нового, лучшего, если мозги не работают, я как бы умираю – возникает застой, скучно становится. Поэтому если у меня нет операций, я хожу по операционным, захожу к нейрохирургам, травматологам, смотрю, что они делают, и что-то для себя перенимаю. А в перерывах читаю. Конечно, хирурга никогда не может все устраивать. Недовольство есть всегда, главное –  не останавливаться и продолжать совершенствоваться.

Фото Юрия НАБАТОВА